Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови» - Страница 15

— Отнюдь! Размышлял о том, что лучше пулю принять…

— У каждого свой выбор! Свинец был не выходом в моей ситуации, а самым худшим вариантом.

— Это почему же? — Изумление генерала Арчегова от услышанного было искренним. Такого ответа он не ожидал.

— Ты никогда не задумывался над тем, почему самоубийц не отпевают и в освященной земле не хоронят?

— Их души в ад прямиком идут? — Константин высказал первое, что на ум пришло.

— Ага, — хрипло произнес Фомин, соглашаясь. И серьезным голосом добавил: — Тут бы мне и конец полный был. От Мойзеса, что на нити меня, грешного, держит. Вот потому пускать пулю в сердце было нельзя. Слишком многое эта сволочь могла заполучить…

— А огонь что — лучше? — У Константина впервые прорвалось ехидство, неуместное в этой комнате.

— А как ты считаешь? Почему на Западе еретиков на кострах жгли? Да и наша церковь, как мне помнится, тоже к огню в подобных случаях прибегала. А потому, Константин Иванович, что огонь тело еретика сжигает, зато душа, муки адские при жизни перетерпев, шанс попасть на небеса получает, от грехов избавившись. Нет для нее адского пламени…

— Ни хрена себе… — пробормотал под нос Арчегов — рассуждения Фомина показались ему удивительными. А тот, словно не заметив слов собеседника, продолжал говорить, с хрипом выталкивая из горла слова:

— Потому-то я в огонь кинулся, чтоб от Мойзеса избавиться. А он, не к ночи будь упомянут, сразу сообразил…

— Он тебя как-то спас?

Константин Иванович остолбенел от услышанного — в голове просто не укладывалось. Но глазам он привык доверять. Вот он, пример, напротив лежит — выжил ведь, хотя такое просто невозможно. И страшился услышать ответ, сжав свои нервы в кулак. Но все же непроизвольно вздрогнул.

— Да… Спас! Он за себя, падло, старался — я же его по доброй воле хотел за собою утащить. Не вышло… А когда сознание от боли потерял, то он меня вытащил. К жизни вернул…

Фомин замолчал, бессильно откинувшись на подушку и закрыв глаза — долгий разговор его утомил. Константин молча «переваривал» услышанное, находясь в полном смятении.

Его материалистическое насквозь мировоззрение не могло воспринять такого, разум отказывался верить, но, вспомнив взгляд Мойзеса, Арчегов вздрогнул и нахмурился.

— На свете много есть интересного, друг Горацио, — прошептал военный министр и собрался уходить, понимая, что Фомину нужен отдых, а разговор обессилил того изрядно.

— Мы, танкисты, в огне гибнем, а потому грехи свои земные списываем, — в спину глухо ударили тихие слова Фомина. — Прости, что жив остался, это не мой был выбор.

— Да уж, — Константин повернулся, пристально посмотрел на лежащего. Тот взгляда не отвел, усмехнулся через силу:

— Мойзес, наверное, передо мною сейчас писаный красавец? А? Как ты думаешь?

— Это точно, — согласился Арчегов, ничего не приукрашивая. — Но только внешне. У него души нет, ибо совести не имеется. Ты другой…

— Благодарствую на добром слове, — тихо произнес Фомин, и тут его голос словно затвердел: — Как дальше мне жить прикажешь, генерал? Стреляться сам я не буду, а сил новый пожар устроить у меня сейчас нет. Так что тебе это дело на себя брать придется…

— Не торопись. Не придется!

— Почему? Передумал? Вот только я не…

— Ты умер, Семен Федотович, от ран тяжких, что эсеры тебе в мае нанесли. Так и объявлено в газетах. А здесь ты офицер простой, что насмерть в бронепоезде обгорел. Как раз пятого дня взорвался на путях броневагон «Безупречного» — шимоза японская, мать ее! Нестойкая пакость, сам знаешь! Чуть эшелоны не разнесло.

— Ты что творишь…

— Не кипятись, я тут ни при чем. Да и не стал бы такое представление с нашими устраивать ради тебя. — Арчегов говорил зло, вспомнив взрыв на Иннокентьевской — «шпальный» бронепоезд разнесло в клочья да рядом стоящие эшелоны пострадали.

— Прости!

— Бог тебя простит! Потому новую фамилию тебе предстоит выбрать. «Легенду» подобрали — ты немец, воевавший на Восточном фронте, сейчас это легче переносится, и на русскую службу перешедший. Направление на «Блестящий» получишь, командиром. Новенький БМВ, от американцев только полученный. Фамилию и имя сам подберешь, личным кадровиком у тебя буду. И оформлю все документы. На это возможностей у меня хватит.

— Спасибо…

— А я тут ни при чем! Это просьба Мики. Я генерал-адъютанту Фомину гибель Степанова и Михайлова никогда не прощу, хотя понимаю, что вина Шмайсера тут намного больше. Но эту суку я еще достану! Так что, господин капитан Российской армии, оправляйтесь от ран да принимайте матчасть с экипажем. И двигайтесь по железке до славного города Оренбурга. Служить вам России как медному котелку, лишь тогда все прежние грехи отмоете. А в политику больше не лезь, я до сих пор твою кашу расхлебываю!

— А почему именно туда, Константин Иванович?

Тихий голос Фомина дрогнул, и несостоявшийся самоубийца тяжело вздохнул. Последние обвинительные слова явственно хлестнули по его душе всей силою.

Арчегов мстительно усмехнулся, мысленно — совесть гложет, значит, новую жизнь проведет правильно и шанс этот вряд ли упустит. А сам вздохнул с тайным облегчением — добивать он не хотел, хватило урока с монархом. Так что если личные антипатии идут вразрез с государственными интересами, то о них нужно срочно позабыть, еще лучше — напрочь выкинуть из головы.

— Предстоит наступление на Ташкент, будем красных вышибать, если они сами оттуда не уйдут, как договаривались. В Закаспийской области наши далеко продвинулись, эмир Бухарский помогает. С Семиречья туркестанские бригады пойдут. Пора кончать с этим гнойником да порядок там наводить. На это сил у нас хватит, да и воевать, признаться честно, нужно немедленно, момент упускать нельзя!