— Паршиво-то как…
Десять казачьих станиц, вытянувшиеся редкой цепочкой вдоль Амура на тысячу с лишним верст, по сути, находились в постоянной осаде и едва удерживались дружинами, куда мобилизовали всех станичников от мала до велика. Казаки еще держались крепко только потому, что рассчитывали на скорую помощь. Все прекрасно знали о случившемся с красными перемирии и питали обоснованные надежды на переброску подкреплений.
У самого Сычева под рукою в Благовещенске был 1-й Амурский казачий полк с конно-артиллерийской батареей, местный стрелковый батальон со взводом горных пушек да три роты государственной стражи, общей численностью в две тысячи штыков и шашек, при шести орудиях.
Немощно и хило!
Если бы не опора в виде батальона японцев, то июньское наступление партизан на город отбить бы не удалось. А так повезло — и косоглазые союзники стойко дрались рядом, и три вооруженных парохода из Хабаровска вовремя пришли, забросав красных снарядами и подавив их единственную батарею.
Грех жаловаться — на два месяца на Амурском фронте установилось затишье. Нет, постреливали, конечно, налеты и засады устраивали друг другу, но десятитысячная группировка партизан вела себя намного тише. Да и жандармы с нескрываемой радостью постоянно докладывали, что начался отток значительной части нестойких повстанцев в родные села.
Облегчение немалое тогда испытал Ефим Георгиевич — теперь он был уверен, что пяти-семитысячная масса инсургентов из упертых большевиков, анархистов, бывших каторжан и прочей голытьбы и сволочи Благовещенск приступом не возьмет, да и станицы казачьи устоят. Вот только и белые не смогут очистить хотя бы Амур от партизан — силенок просто не хватит.
— Патовая ситуация, — пробормотал генерал и с тоскою посмотрел на шкафчик, чувствуя скопившуюся во рту слюну. Однако острое желание выпить пропало, когда он снова бросил взгляд на карту. Зейский и Бурейский горные районы, где находились главные силы партизан, очистить белые не могли, хотя такая операция чрезвычайно важна, особенно на Бурее, центре амурской золотодобычи.
Ох, важна — там до войны до полутора тысяч пудов золота ежегодно в казну сдавали, и еще неизвестно, сколько на руках оставалось да китайскими старателями через реку уносилось. Да еще вся железная дорога в их руках, на ней даже «бронепоезд» красных разъезжает, блиндированный рельсами и шпалами.
— Без помощи из Хабаровска я ничего не смогу, — пробормотал Сычев и скривился в гримасе. — Обещал же адмирал Смирнов корабли прислать, и где они? Когда придут? Сидишь тут, как…
Атаман махнул рукою, огорченный донельзя, и, по-мужицки плюнув на пол, презрев прежнее воспитание и гвардейскую вышколенность, открыл дверцу заветного шкафчика.
Татарская
Несмотря на раннее утро, жизнь на станции бурлила, словно горячий ключ на Камчатке. Столь ненавистная большевикам мелкобуржуазная жизнь предстала во всей красе звонкой разноголосицей станционных коробейников, торопящих сбыть свой товар.
— Купи гусятину копченую! А хошь утку аль курицу жареную?
— Окорок, свежий! Задешево уступлю.
— Ешь пироги подовые, жизня будет бедовая.
— Оладьи с пылу с жару! Со сметаной!
Торговцы сновали по станции в большом числе — не менее трех десятков с навешенными на груди лотками или большими корзинами в руках. Удивляться не приходилось, ведь пассажирам проходящих через станцию поездов кушать-пить всегда хотелось, долгая дорога всегда аппетит хороший пробуждает, а в вагонных ресторанах цены кусачие.
Так что продажа шла с неизбежным успехом. Добрая сотня пассажиров приценивалась или сразу же покупала предложенные им яства и шедевры местной кулинарии, но некоторые, а таких на перроне было немало, яростно торговались, стремясь сбить цену хоть на копейку.
— Расстегаи!
— Копченой рыбки отведайте! Еще горячая! И сочная, как сдобная баба в постели!
— Молоко, молоко сбитое! Могу парного налить! — грудастая торговка нахваливала свой товар, тряся массивными штофными бутылками с белой знакомой жидкостью, горлышки которых заткнули чистыми тряпицами.
— Взвар малиновый! Еще теплый! И сладкий!
— Кому варенье? Ягода-клубника, господская!
— Буженина! Смотри, пластинки какие, один к одному! Купи, вашбродь, не пожалеешь!
— Рябчики жареные! Пять копеек пара! Дешевле токмо в тайге!
— Да че ты прицениваешься, цена-то у меня смешная! Дешевле нигде не купишь! Только даром!
Константин Иванович усмехнулся — офени, прекрасно осведомленные о расписании движения пассажирских составов, действительно продавали задешево, стремясь поскорее сбыть остатки съестного. Им несказанно повезло, что вслед за ночным «алтайским» эшелоном, пассажиры которого уже заправились под завязку, неожиданно прибыл правительственный поезд из Иркутска. Привалило немаленькое счастье — кому из торговцев хочется поедать дома свой товар, на дворе ведь лето, не продашь — к вечеру завоняет.
За торговлю тухлятиной на станциях Транссиба спрашивали строго дежурные жандармы, вплоть до каталажки, а то и немаленького штрафа, благо все лоточники имели номера и оплачивали лицензию. Просто так торговать, со стороны, на железнодорожной магистрали не позволялось, была пара случаев, когда отрава в ход пошла. А с номером просто — с Омска или Барабинска телеграмму живо отобьют: такой-сякой продал сухарики с мышиным пометом, хватайте мерзавца побыстрее!
Жандармы на всех станциях присутствовали не только для порядка. Уж больно любила красная разведка своих наблюдателей на стратегическую дорогу пристраивать — хоть лоточников или путейца завербовать.